Живописец становится более, чем когда-либо, ярым приверженцем так называемой исторической правды, археологической точности, как ее тогда понимали в смысле «идеала прекрасного». Художник уверяет всех и каждого, что он намерен теперь изображать только жизнь древних, но хочет делать это с таким совершенством, чтобы греки и римляне, — если бы они восстали из мертвых, стоя перед «Сабинянками», чувствовали бы себя в своей среде. Давид повернул вспять. Он стремится, так же как и в 1788 году, лишь к рабскому подражанию древним.
Нет никаких оснований предполагать, что Давид, создавая «Сабинянок», добивался скандала. Как бы там ни было, но скандал получился оглушительный и победоносный. То, что им были написаны голыми два воина, что у некоторых сабинянок обнажены плечи и грудь, вызвало целую бурю негодования и возмущения против такого оскорбления целомудрия.
Давид не выставляет своей картины в Салоне 1799 года, но, с разрешения властей, допускает публику для обозрения в свою мастерскую. Самый сюжет картины отходит на второй план. Для французов 1799 года значение имеет только скандал. Этому огромному полотну — бесстрастному, совершенному, ледяному — приписывают тысячи мещанских задних мыслей, тысячу порнографических намерений.
Не нужно специально изучать быстрый рост реакции после 9 термидора, чтобы отдать себе отчет в образе мыслей общества в 1799 году. Достаточно прочесть критику на «Сабинянок», и путь регресса, проделанный Францией за эти годы, станет ясен.
Вот образчик такой критики, исходящий от неизвестного лица:
У Луи Давида все без юбок и штанов, Герои древности и девицы-красотки. Художник прав, — Париж его давно Звал Рафаэлем санкюлотов.
Можно принять этот так называемый памфлет за стишки под веселой, вольной картинкой в бульварной газете.
В соответствии с этим нездоровым уклоном общественного мнения Опера Комик поставила водевиль под названием «Картина Сабинянки», в котором сюжетная завязка происходит при посещении мастерской Давида. «Сабинянки» это злоба дня, тема для светских сплетен. То, что «дама общества» — именно Бельгард — согласилась служить моделью для прекрасной черноволосой Герсилии на переднем плане картины, придает этому произведению Давида еще большую пикантность. И чтобы в этом не оставалось тени сомнения, Бельгард появилась в своей ложе в театре в той прическе, в которой она позировала автору «Сабинянок».
Велика была разница между энтузиазмом, вызванным «Гора-циями» и «Брутом», и впечатлением, но совсем другого сорта, произведенным «Сабинянками».
Направление умов, сюжет картины и трактовка его объясняются только событиями дня. Где же теперь благородное бескорыстие Давида, преподносящего свои произведения Конвенту? Живописец знал, что тогда он мог доверять своим коллегам, что те, проникнутые сознанием необходимости культуры, сумеют предоставить соответствующее место искусству и защитить интересы художников.
Спустя пять лет от такого отношения к искусству не осталось и следа. Художники должны устраиваться собственными средствами, -анархически, как сумеют. Нужно жить! Пусть каждый борется за свое существование! Пусть добивается успеха тот, кто «половчее»! А Давиду, бесспорно, нельзя отказать в «ловкости». Только при Конвенте он отдает весь свой практический ум на защиту интересов всех художников, в 1799 году он думает лишь о самом себе.
