8 термидора произносит Робеспьер в якобинском клубе свою знаменитую, полную глубокого трагизма, речь, в которой он разоблачает реакционеров. Он чувствует, что гибнет, и заявляет о своей готовности выпить цикуту. Давид тут же воскликнул: «Если ты выпьешь цикуту, Робеспьер, я выпью ее вместе с тобою».
9 термидора живописец, однако, не появился в Конвенте. Его отсутствие, столь жестоко осужденное, спасло ему жизнь. Только тринадцатого является он в Законодательное Собрание и подвергается резким нападкам Андре Дюмон, который называет его узурпатором, тираном искусств, трусом и негодяем и требует его немедленного ареста.
Давид отвечает очень жалкой, растерянной речью, объясняет свое отсутствие 9 термидора недомоганием. Он уверяет, что Робеспьер обманул его: «Отныне привержен я буду только принципам, а не лицам».
Давид, конечно, не может отрицать того, что говорил 8 термидора, о своей готовности выпить яд вместе с Робеспьером, но он заявляет, что верил тогда Робеспьеру и что тот обманул его. Пятидневное одиночество привело Давида к этому недостойному отступничеству. Страх — единственное объяснение этому неблаговидному поступку.
Несмотря на свою защитительную речь, Давид арестован и заключен под стражу в Отель де Ферм на улице Гренель Сент-Оноре. Он занимает там прекрасную комнату, которую обращает в свою мастерскую. Ученик его Делафонтен приносит ему мольберт, ящик с красками, холст и большое зеркало, и живописец тотчас же принимается за работу и создает замечательный автопортрет, находящийся в Лувре. Давид написал себя с палитрой в руке. Некоторая преднамеренная небрежность внесена в изысканность его одежды. Волосы слегка растрепаны, галстук из муслина повязан непринужденно. Давиду было тогда уже сорок шесть лет, но каким порывом, какой горячностью дышит его лицо на портрете! Лицо художника слегка деформировано наростом на верхней челюсти,- последствие несчастного случая во время фехтования. Полотно написано в серебристо-холодных тонах, смягченных красновато-коричневым и фиолетовым цветом. Заметны поиски красок, более утонченных и необычных. Этот столь быстро написанный портрет отображает кипучую деятельность и жизнеспособность модели. Давид — член Конвента, борющийся, сражающийся, стремящийся вперед и влекущий за собой художников, побуждающий их к активной жизни собственной жаждой жизни, спасающий искусство, потому что он хотел спасти свое искусство, внушающий интеллигенции представление об ее социальной значимости, потому что он сознавал свою собственную значимость, — таков человек, изображенный на «Портрете с палитрой».
Давид делает в Отель де Ферм несколько набросков на античные сюжеты, в том числе рисунок: «Гомер, читающий стихи умиленным грекам». Долгое время его творческое воображение не обращалось к античности. Обстоятельства заставили его возвратиться к ней. Гомер — тема безопасная!
Давид не переставал обращаться в Конвент, ходатайствуя о передаче его дела в суд, чтобы иметь возможность защититься. В ответ на эти заявления живописца лишают свиданий и перевод дят в Люксембургскую тюрьму. Он обращается тогда в комитет Общественного Спасения, жалуясь на то, что ему не разрешают видеться с матерью, детьми и друзьями. Давид признается, что разделял увлечение: «заставившее меня обмануться в характере человека, которого многие из моих коллег, более просвещенные, чем я, считали мерилом патриотизма, но разве увлечение, обусловленное стремлением к свободе, может рассматриваться патриотами, как преступление!»
Давид посылает детей играть в Люксембургский сад, подокном отца. И в память о своем тюремном заключении и о любви к нему его детей Давид из окна своей камеры пишет единственный сделанный им в жизни пейзаж. «Вид Люксембургского сада» своеобразно гармонирует с автопортретом, написанным в то же время. Красные деревья резко выделяются на серебристо-сером небе. Пейзаж абсолютно объективен, написан он жирными мазками. Приходится пожалеть, что Давид лишь один раз был привлечен красотой природы и что он как пейзажист оставил только эту небольшую картину.
Давид, помирившись с мужем, советует ему выставить картину в Салоне 1795 года и, как хорошая коммерсантка, добавляет:
«Мы укажем в каталоге, что эта картина написана в кандалах, это произведет впечатление».
Но художник, конечно, не последовал ее совету, отказался от такой ребяческой рекламы и преподнес пейзаж своему зятю Серизиа.
Давид с момента ареста мужа прилагала все старания к его освобождению. Она пыталась заинтересовать в его судьбе, Буасси д’Англа и побудить некоторых влиятельных друзей к активному вмешательству. Ученики Давида обращаются с прекрасной и смелой петицией, ходатайствуя за своего учителя. Но все предпринимаемые шаги ни к чему не приводят.
