Безлюдный интерьер

В картине И. С. Болотиной («Елка», 1967-1968) мотивы «карнавализации» воплощены в совершенно иной тональности, но тоже перекликающейся с тем, что специфично для других видов искусства. Только в предыдущем случае речь идет о диалоге «живопись-театр», а здесь скорее о диалоге «живопись — кинематограф». Современный советский кинематограф, нередко намеренно ограничивающий себя пространством четырех стен, явил нам в последнее десятилетие средоточие личных и общественных, психологических и социальных привычек и позиций, укорененных в одушевленных предметах нынешних жилищ, их сочетаниях и немых диалогах. «Елка» И. С. Болотиной, живописующая лишь уголок квартиры, при всем своем импрессионистическом колоризме, заключает в себе привкус такой почти «кинематографической» чуткости.

Радость и скрытая печаль, внесенная в комнату срубленным ради мимолетного веселья новогодним деревом, как и в песне Булата Окуджавы «Проводы новогодней елки», складываются в образ, исполненный высокого лиризма.
Безлюдный интерьер вошел в круг популярных тем нашего искусства конца семидесятых-начала восьмидесятых годов. О подлинных удачах, приближающих интерьер к многоплановой тематической картине, здесь можно говорить в тех случаях, когда безлюдные комнаты не заслоняли человека в виде карикатурного его «мертвого подобия», но осмыслялись как эмоционально-ощутимое продолжение его бытия, житейского, творческого, трудового.

Так, в картине «Вечер в редакции еженедельника» Р. Э. Таммика (1976) ясные, почти по-плакатному открытые тона, деловая строгость композиции экспрессивно воссоздают атмосферу редакционных будней. Пишущая машинка, этот главный предметный «герой» полотна, замирает как будто на считанные мгновения, нацелившись на мир за окном, который кажется не просто дальним видом, но перспективой жизни, перелагаемой в газетные строчки.
В заключение главы еще раз привлечем внимание к удивительной, порой даже неожиданной многоликости, которую обнаруживает камерный жанр, развиваясь во времени. Ему оказываются доступными и обстоятельное бытописательство, и лирическая исповедь, и символическое умозрение; находят в нем выражение также отзвуки драмы и эпоса. При этом каждый из образных мотивов, преобладая в определенный период, впоследствии не исчезает, но как бы ложится в основу творческой концепции жанра, обеспечивая его живое и разностороннее самопроявление в художественном познании общества и человека.