Личность поэта и личность художника сливаются в одно, Матисс как бы перевоплощается в Шарля, начинает смотреть на мир «его глазами» — т. е., разумеется, матиссовскими, но с крошечной поправкой, с крошечной уступкой традиции в виде королевских лилий. Именно этой слиянностью объясняется выбор рукописного шрифта, а вовсе не стремлением к стилизации (шрифт-то отнюдь не старинный, а самый обыкновенный почерк Матисса).
Достойно удивления, какое неожиданное богатство приобретает у Матисса тусклый тон дешевых жестких карандашей, какие роскошные, полнозвучные композиции создает он, используя два-три цвета, и как хорошо цветные карандаши сочетаются с круглым, крупным, каким-то простодушным матиссовским почерком.
Стихи Шарля Орлеанского привлекли Матисса своей необыкновенной искренностью и естественностью. Матисс работал над этой книгой с какой-то особенной нежностью, застенчиво справляясь у знакомых, как они относятся к поэту, и огорчаясь, если их оценки расходились с его собственными. Он находил эти стихи живописными и музыкальными, а главное — открывающими простор для работы художника.
Книга «Стихотворения Шарля Орлеанского» поистине трогательна своей просветленностью, почти детской’ откровенностью. В то же время свобода ее рисунков ни на йоту не переступает границы самого утонченного вкуса.
