Материал был один и тот же. Но особенности матиссовской книги не сводятся к особенностям его графики, они связаны с ее характером как художественного целого.
Вспомним, как в «Лицах» рисунки Матисса преображались рядом с написанным для них текстом Реверди, как рисунки и текст связывались художником в единое целое. А когда художник работал с готовым текстом? Выше говорилось и о «перевоплощении» художника в Шарля Орлеанского при сохранении художнической индивидуальности. Не сродни ли такое перевоплощение актерскому? Но и это слово, как мы знаем, уже было произнесено — применительно не к самому художнику, а к его созданиям — Арагоном, советовавшим читать стихотворение, не отрывая глаз от портрета, оживающего в словах. На рисунках-портретах Арагон видит актера, и этот актер «весь во власти своего текста, он как бы застигнут на сцене в момент наивысшей эмоциональной отдачи» Элементы «представления» мы могли увидеть и в ощущаемом (о чем сказано выше) читателем-зрителем движении наклеек в декупаже.
Сродни игровому и музыкальный элемент матиссовской книги, ощутимый и в «звучании цвета» декупажей, и в ритмическом развертывании, музыкальном развитии темы в книжном рисовании Матисса. И если мы вспомним еще, что для Матисса было безразлично, на языке какого искусства говорить, то окончательно убедимся, что Матисс в своих книгах выходит далеко за рамки прикладного оформительского искусства, что мы имеем дело с творчеством, которое сродни театральной постановке или созданию музыки на определенный текст, и работа художника напоминает нам творчество постановщика, композитора, сценографа, исполнителя, да и архитектора театрального здания, а то «духовное пространство», о котором говорилось в начале статьи, обнаруживает новые качества.
